Писали о встрече СНГ разное. Например,
"Но больше всего вопросов не только у него, а и у всех собравшихся в Русском музее товарищей было по поводу знаковой личности и апокалиптической судьбы императора Павла Первого (директор музея даже предложил следующую встречу посвятить только ему)." Или
"во время этой неформальной встречи был заложен новый тайный орден."
Когда-то я попробовал пофантазировать, сочинив "Призрачное собрание".
Мнения были разные. Повторю ранее изложенное.
В писательском казенном доме в 2015 году произошло следующее.
К чему свелись замечания коллег? Сначала продублирую
заметку об этом с сайта Дома писателей и позволю себе несколько ее дополнить.
"Семинар "Студии рассказа" проходил 6 ноября по учебному плану.
Участникам была разослана по электронной почте для предварительного ознакомления повесть Николая Крячкова "Призрачное собрание". Поскольку сочинение необычное, рекомендовалось прочесть рукопись дважды, и постараться сформулировать ответы на вопросы: 1) — интересен ли был для Вас сюжет, сможете ли Вы изложить его своими словами, пересказать краткое содержание повествования? 2) — складывается ли для Вас данное прозаическое сочинение в законченную, или незаконченную, композицию, как художественное произведение? 3) — можете ли дать автору какие-либо советы по развитию сюжета, его изменению, или другим правкам и переработкам?
О хаотичности сюжета и зашла речь. Студийцы были единодушны в своих критических высказываниях о прочитанном, что невнятность истории, которая поначалу захватывает, а потом рассыпается, и не позволяет сложиться повествованию в законченный художественный образ, хотя слагаемых для этого достаточно.
Автор, поблагодарив собравшихся за бурное обсуждение и данные советы по переработки материала, отстаивал свою позицию аргументом, что у данного изложения есть и будут свои почитатели, а над необходимостью переделки этого произведения в другое, над конструированием иного сюжета, он будет размышлять. И с ним трудно не согласиться, он по-своему прав.
Следующее занятие состоится в пятницу 27 ноября."
***
Главные замечания сводились примерно к следующему:
- Подражание Булгакову (это мне и в Пушкинском доме говорили).
- Непонятно как философ стал духом (он что умер?) и как воскрес потом?
- Ангел должен был как учитель или тренер подготовить философа и провести сквозь события.
- Философ, ангел и Павел I - персонажи разного уровня и должны говорить по-разному (по-арамейски или по-церковнославянски должен говорить ангел - не уточнялось).
- Вообще о чем это все?
- Есть наукообразные слова. Например, слово "институализируется" - непонятное.
- Эпилог - публицистическое эссе, а микророман нет и надо определиться что автор пишет - публицистику или художественное произведение?
- Не виден сюжет.
Второстепенные замечания были, например, такие:
- Автор пишет "Вы" при обращении, а не "вы" и непонятно как теперь писать (хотелось сказать - пишите "ты").
- Когда читаешь про кухонные приборы на ум приходят ножи и вилки (на что пришлось заметить, что это столовые приборы).
Почему такое восприятие?
На мой взгляд, потому, что есть привычка уделять внимание злу. Вспомните "Фауст", "Мастер и Маргарита" и многие другие великие произведения, где зло показано так выпукло и вызывает безысходность. "Призрачное собрание" о том, что у добра может быть изощренный ум. Ведь если зло искушает, может возможно искусить зло добром? Ангел лишь выбрал философа за определенные заслуги, но надо было его проверить, слушая в дискуссиях о наиболее важном в любом акте творения или вообще творчества, потом приладить к нему щит и... философ, движимый собственной логикой, умудряется получить ответ от сил зла... Контакт состоялся, хотя история выглядит незаконченной и философ возвращается в петербургскую действительность - в город план. План, за которым тысячелетия и без которого нельзя управлять. Но план нужно еще суметь прочитать и понять прочитанное...
Так что реализм здесь призрачный, т.е. вымышленный, но вполне возможный. И это ничего, что не каждому это заметно.
В итоге, мне посоветовали прочитать "Дневник Сатаны" Леонида Андреева. "Дневник Сатаны" читать начал. Язык замечательный.
"Дневник Сатаны" я не дочитал.
А вот как, если вкратце, отреагировал на мой микророман один петербургский (настоящий) философ:
1. Подход оправдан и я петербургский почвенник.
2. Петербург не вполне Россия. Это А. М. Горький сказал в романе "Жизнь Клима Самгина", который я не читал. Наверное это следует отсюда:
"- Ну, идемте смотреть город, - скорее приказала, чем предложила она. Клим счел невежливым отказаться и часа три ходил с нею в тумане, по скользким панелям, смазанным какой-то особенно противной грязью, не похожей на жирную грязь провинции. Марина быстро и твердо, как солдат, отбивала шаг, в походке ее была та же неудержимость, как в словах, но простодушие ее несколько подкупало Клима.
- Петербург - многоликий город. Видите: сегодня у него таинственное и пугающее лицо. В белые ночи он очаровательно воздушен. Это - живой, глубоко чувствующий город.
Клим сказал:
- Вчера я подумал, что вы не любите его.
- Вчера я с ним поссорилась; ссориться - не значит не любить.
Самгин нашел, что ответ неглуп.
Сквозь туман Клим видел свинцовый блеск воды, железные решетки набережных, неуклюжие барки, погруженные в черную воду, как свиньи в грязь. Эти барки были оскорбительно неуместны рядом с великолепными зданиями. Тусклые стекла бесчисленных окон вызывали странное впечатление: как будто дома туго набиты нечистым льдом. Мокрые деревья невиданно уродливы, плачевно голы, воробьи невеселы, почти немы, безгласно возвышались колокольни малочисленных церквей, казалось, что колокольни лишние в этом городе. Над Невою в туман лениво втискивался черный дым пароходов; каменными пальцами пронзали туман трубы фабрик. Печален был подавленный шум странного города, и унизительно мелки серые люди в массе огромных домов, а все вместе пугающе понижало ощутимость собственного бытия. Клим шагал безвольно, в состоянии самозабвения, ни о чем не думая, и слышал густой альт Марины:
- Сумасшедший Павел хотел сделать монумент лучше Фальконетова, - не вышло. Дрянь.
Девушка так быстро шла, как будто ей необходимо было устать, а Клим испытывал желание забиться в сухой, светлый угол и уже там подумать обо всем, что плыло перед глазами, поблескивая свинцом и позолотой, рыжей медью и бронзой. *
- Что вы молчите? - строго спросила Марина, и, когда Самгин ответил, что город изумляет его, она, торжествуя, воскликнула:
- Ага! "
<...>
"Помолчав минуту, она снова спросила: что Клим думает о Марине? И снова, не ожидая ответа, рассказала:
- Она будет очень счастлива в известном, женском смысле понятия о счастье. Будет много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов, той любовью, как любит меня. Такая сытая, русская. А вот я не чувствую себя русской, я - петербургская. Москва меня обезличивает. Я вообще мало знаю и не понимаю Россию. Мне кажется - это страна людей, которые не нужны никому и сами себе не нужны. А вот француз, англичанин - они нужны всему миру. И - немец, хотя я не люблю немцев.
Говорила она неутомимо, смущая Самгина необычностью суждений, но за неожиданной откровенностью их он не чувствовал простодушия и стал еще более осторожен в словах. На Невском она предложила выпить кофе, а в ресторане вела себя слишком свободно для девушки, как показалось Климу.
- Я угощаю, - сказала она, спросив кофе, ликера, бисквитов, и расстегнула шубку; Клима обдал запах незнакомых духов. Сидели у окна; мимо стекол, покрытых инеем, двигался темный поток людей. Мышиными зубами кусая бисквиты, Нехаева продолжала:
- В России говорят не о том, что важно, читают не те книги, какие нужно, делают не то, что следует, и делают не для себя, а - напоказ.
- Это - правда, - сказал Клим. - Очень много выдуманного. И все экзаменуют друг друга.
- Кутузов - почти готовый оперный певец, а изучает политическую экономию. Брат ваш - он невероятно много знает, но все-таки - вы извините меня? - он невежда.
- И это - верно! - согласился Клим, думая, что пора противоречить. Но Нехаева как-то внезапно устала, на щеках ее, подкрашенных морозом, остались только, розоватые пятна, глаза потускнели, она мечтательно заговорила о том, что жить всей душой возможно только в Париже, что зиму эту она должна бы провести в Швейцарии, но ей пришлось приехать в Петербург по скучному делу о небольшом наследстве. Она съела все бисквиты, выпила две рюмки ликера, а допив кофе, быстро, почти незаметным жестом, перекрестила узкую грудь свою."
<...>
"Иногда казалось, что тяжкий дым фабричных труб имеет странное свойство: вздымаясь и растекаясь над городом, он как бы разъедал его. Крыши домов таяли, исчезали, всплывая вверх, затем снова опускались из дыма. Призрачный город качался,* приобретая жуткую неустойчивость, это наполняло Самгина странной тяжестью, заставляя вспоминать славянофилов, не любивших Петербург, "Медного всадника", болезненные рассказы Гоголя.
Не нравилась ему игла Петропавловской крепости и ангел, пронзенный ею; не нравилась потому, что об этой крепости говорили с почтительной ненавистью к ней, но порою в ненависти звучало что-то похожее на зависть: студент Попов с восторгом называл крепость:
- П'антеон.
Звуком "п" он как бы подражал выстрелу из игрушечного пистолета, а остальные звуки произносил вполголоса.
- Б'акунин, - говорил он, загибая пальцы. - Неч-чаев. К'нязь Кроп-поткин...
Было что-то нелепое в гранитной массе Исакиевского собора, в прикрепленных к нему серых палочках и дощечках лесов, на которых Клим никогда не видел ни одного рабочего. По улицам машинным шагом ходили необыкновенно крупные солдаты; один из них, шагая впереди, пронзительно свистел на маленькой дудочке, другой жестоко бил в барабан. В насмешливом, злокозненном свисте этой дудочки, в разноголосых гудках фабрик, рано по утрам разрывавших сон, Клим слышал нечто, изгонявшее его из города.
Он замечал, что в нем возникают не свойственные ему думы, образы, уподобления. Идя по Дворцовой площади или мимо нее, он видел, что лишь редкие прохожие спешно шагают по лысинам булыжника, а хотелось, чтоб площадь была заполнена пестрой, радостно шумной толпой людей. Александровская колонна неприятно напоминала фабричную трубу, из которой вылетел бронзовый ангел и нелепо застыл в воздухе, как бы соображая, куда бросить крест. Царский дворец, всегда безгласный, с пустыми окнами, вызывал впечатление нежилого дома. Вместе с полукругом скучных зданий цвета железной ржавчины, замыкавших пустынную площадь, дворец возбуждал чувство уныния. Клим находил, что было бы лучше, если б дом хозяина России поддерживали устрашающие кариатиды Эрмитажа."
3. Традицию питерского почвенничества А. С. Пушкина ("Медный всадник"), Н. В. Гоголя ("Петербургские повести"), А. Белого закончил "южно-украинский литературный десант" последнего столетия, который и сейчас...
4. Петербург - город совершенно разных концентрических кругов и люди там живут разные. В центре одни, на окраинах совершенно другие. Признаться, я это хорошо ощущаю, т.к. родился в центре и раннее детство там провел, теперь есть с чем сравнивать. Словно в подтверждение этой мысли философа вспомнились миниатюры "Уклон", "Бомж" и рассказ "Сын Мансура".
5. Уровни критики:
а) Все сводится к известному;
б) Аутентичное прочтение: читатель понял автора;
в) Видишь не так как писатель: введение в новые или дальние контексты, т.е. как истолковать?
6. "Призрачное собрание" о проблеме царя и Бога. Сестра Зубова, любовница английского посла (видимо философ вел речь о графе Н. А. Зубове, участнике убийства Павла I) уехала в Англию и получила 25 000 фунтов.
Посмотрим дальнейшее развитие событий...
